Богомолов не просто позвал на главные роли в своем спектакле звездных актеров, он еще и намеренно «выпятил» это обстоятельство. То есть никто не заставлял, например, Константина Хабенского в роли Тригорина забыть о всех «ментах» и «дозорах», которыми он известен широким массам. Напротив, Хабенский сразу же выходит на сцену в образе телезвезды: темные очки, модная майка, осанка «ну вот он я». И когда признается Нине на озере, что не любит себя как писателя, говорит, конечно, о себе и от себя - об актерстве. Марине Зудиной, в общем-то, тоже не много нужно сыграть, чтобы в ней увидели известную актрису. Нина (проучившаяся три курса в Самарской академии культуры выпускница РАТИ-ГИТИСа Яна Осипова) - дебютантка не только по пьесе: для актрисы это первая роль на сцене настоящего театра. Табаков (Дорн) царственно-спокоен и чуть нравоучителен, как это умеет только один худрук МХТ.
 Богомолов много всего нагромождает в этом спектакле, особенно в музыкальном сопровождении (порой передергивает от «плавных» переходов Визбора в Юру Шатунова, от Окуджавы в Галича и Зыкину). Чеховский сюжет тут перенесен в недавнее прошлое. Сценография Ларисы Ломакиной представляет нам ободранные стены без краски и обоев и старинную мебель, поначалу перевернутую набок. Люминесцентные лампы, старая батарея, покрашенная белым решетка на окнах — все не оставляет сомнений, что мы то ли в интеллигентской советской квартире, то ли в школьном помещении. Судя по тому, как выглядит телевизор, годах в 60-х.
  Но одновременно это та обшарпанность, от которой бежит Треплев (Павел Ворожцов) в своем пресловутом требовании «новых форм». Старые стены обветшали так, что того и гляди рухнут на голову. И Богомолов, так откровенно играющий биографиями своих актеров, ставит спектакль совсем не про обветшание «совка». Этот винегрет с привкусом театрального капустника, в который смешивается происходящее на сцене — точное определение нашего сегодняшнего сознания и среднестатистического нашего театра в том числе, не зря актеры так часто и так прямо обращают реплики в зал. Немного Визбора, немного Окуджавы, ДДТ вперемешку с «Ласковым маем», строгая школьная форма на пьющей девочке Маше, неуютные лампы и пять пудов амбиций — хотя нет, как раз с амбициями все ясно. Трудно не понять Нину, которой кровь из носу нужно соблазнить Тригорина и попытаться выбраться из этого болота. Вот только чем закончится попытка?
  В финале Нина нюхает кокаин и привычным движением раздвигает ноги в ответ на треплевские признания в непроходящей любви к ней. Тут Богомолов придумывает сильную метафору, связующую все со всем: Треплев в момент акта любви яростно разрезает листы журнала с так и не прочитанной Тригориным пьесой, пытаясь нехитрой физиологией взять реванш за несложившуюся любовь и несостоявшуюся карьеру. Не возьмет. Нина с отчаянным злорадством проорет ему, что по-прежнему любит Тригорина. Спускаясь в зал, обратится к публике: «Когда я стану большой актрисой, приходите на меня посмотреть». Может быть, у нее и правда когда-нибудь получится (как и для Осиповой роль Заречной — многообещающий дебют), а вот с безликим Треплевым все ясно. Глядя, как он спешно прибирается, боясь, как бы кто не заметил следов гостьи, вдруг понимаешь, что его в сущности даже не жалко.
 В финалах большинства «Чаек» Аркадины перед самым опускающимся занавесом осознают, что это не склянка у доктора взорвалась, а «Константин Гаврилыч застрелился». У Богомолова этого нет, и как-то даже не ждешь. В том, что поросшие мхом старые формы так живучи, виноваты, конечно, и те, кто призван предложить им альтернативу.

Источник: www.vkonline.ru